Алина Витухновская – одна из самых оригинальных фигур современной русской литературы. Каждая её книга, статья, интервью становятся ярким перформансом. Эта беседа поэтессы с Романом Сенчиным – не исключение.

Алина Витухновская – одна из самых оригинальных фигур современной русской литературы. Каждая её книга, статья, интервью становятся ярким перформансом. Эта беседа поэтессы с Романом Сенчиным – не исключение.

– Алина, давай сразу к делу: сейчас культура на подъёме или разрушается, гибнет?

– Если мы говорим о русской культуре, то русская культура XIX – начала XX века будет сохранена, но, скорее всего, сохранена она будет не в России. А что касается современной русской культуры, и литературы в том числе, то, я думаю, естественно, всё разрушается. И здесь невозможно не коснуться политики…

Сегодняшняя Россия никого не устраивает ни как политический, ни как культурный партнёр. Мы снова становимся странным закрытым пространством, но уже без того, что притягивало к нам внимание мира, скажем, полвека назад. Я не западник и не славянофил, но мне такая Россия просто невыгодна и неинтересна. Неинтересна эта корпоративная система, когда всё, в том числе и в литературе, решается по знакомству, по дружбе. Когда стремятся восстановить Советский Союз, не понимая, что восстановить его невозможно, как невозможно стать теми же людьми, теми же писателями, какие были в Советском Союзе. Людей приучают жить иллюзиями, в некоторой неадекватности. Мне кажется, что современная русская культура может быть восстановлена только вместе с русской политикой. Пока у нас будет советская политика, точнее неосоветская; пока мы будем плевать на мнение всех остальных, оставаясь при этом нефтяным придатком, по сути, колонией, улучшений ждать не стоит. Я не поддерживаю тезисы Галковского, что мы колония Англии, но считаю, что на нас отработана колониальная политика на 100 процентов. Такого неуважения к своей культуре, своим людям я не видела ни в одной стране, где была.

– Неуважение к людям – это вообще наша традиция. Это видно из всей нашей истории.

– Я не могу воспринимать ваши слова как политический аргумент. Мне глубоко всё равно, является ли это нашей традицией или национальной чертой. Есть определённая политика власти, и эта политика должна быть уважительной к людям, к их культуре. А вопросы традиционных отношений – это, наверное, не ко мне, а скорее к уважаемому мной Юрию Витальевичу Мамлееву. У него есть теория про Россию, которую я не разделяю – я думаю, что подпитываться какой-либо мазохистской духовностью здесь более невозможно. Это можно было делать в XIX веке, а сейчас у людей не осталось иллюзий, как бы ни хотелось этого власти. Это уже никому не нужно – высасывать из пальца эти внутренние человеческие проблемы, рассматривать русского человека как носителя метафизики, невесть чего; говорить про загадочную русскую душу. Ну какая загадочная русская душа? Я, к сожалению, не помню автора, но часто привожу эту цитату: «Ну какая загадочная русская душа? – заставьте кошку по-собачьи лаять, загадочной получится кошка». Если мы постоянно живём под гнётом вертикали власти, под гнётом какой-то азиатской власти, и у нас при этом что-то получается, то получается не за счёт того, что здесь такая традиция. Это получается за счёт действительно уже каких-то неистощимых сил и ресурсов народа. Но ведь на самом деле неистощимых сил не бывает. И я считаю, что они на исходе.

– И какой выход, Алина? По крайней мере, для культуры? На мой взгляд, культура в Европе погибла. Несколько раз я бывал в Германии, и у меня возникало ощущение, что там давно вместо литературы, музыки, живописи – детские игры.

– Нынешняя ситуация – это период постмодерна. Я выступаю против него – постмодерн показывает, что всё невзаправдашнее, – но вижу, что люди культуры в постмодерн попали. Это кризис культуры, и он сейчас и в Германии, и у нас. При этом в Германии, как и в любой нормальной стране, на культуру выделяются некие субсидии. В любой нормальной стране поддерживают людей искусства, и только у нас говорят, что страдания облагораживают человека, что писатель должен быть нищим.

– Кое-кому помогают.

– Кое-кому никто не мешает продать квартиру, потратить деньги и пойти нищенствовать. Я говорю в данном случае о тех людях, которых я наблюдаю, и мне кажется, что их нищета никак не облагораживает. Мы прошли стадию, когда об этом пристойно говорить. Если государство не заботится о своём народе, в том числе и о деятелях культуры, то культура вымирает. А тот писатель, которого облагораживает страдание, будет страдать сам, по своему собственному выбору. Но государство обязано заботиться о таких людях. Наше дело отказаться, но их дело предложить.

– Это распространённое мнение, что государство должно помогать. Но в этом есть и угроза культуре – государство никогда не будет помогать просто так.

– И в этом большая разница между нами и Германией, например. В Германии помогают просто так. Другое дело, если я приду в какое-либо пристойное немецкое общество со сверхрадикальными взглядами, стану их там излагать, то, наверное, назавтра меня не пригласят, скажем, на банкет к послу. Но меня не вычеркнут из всех списков, не сделают персоной нон-грата, и, в принципе, там возможен диалог людей с разной позицией. Здесь этот диалог невозможен. Власть слаба, труслива, поэтому она отрабатывает практику советского агитпропа.

– И делает это неудачно.

– Неудачно, конечно… Мы говорим о культуре, о её поддержке, но я лично ничего от этой власти не прошу и, скорее всего, не возьму.

– Но есть же другой путь. В России в конце XIX – начале XX века почти вся культурная общественность существовала отдельно от государства, от власти. По существу не признавала её. Был случай, что в Большом театре Шаляпин во время спектакля встал на колени вместе с труппой – артисты просили у Николая Второго прибавки жалования. После этого с Шаляпиным долго не общались его друзья из прогрессивного лагеря, ему пришлось объясняться, извиняться…

– И правильно делали, что не общались. Это вот у нас нынче в Москве все со всеми общаются.

– Писатели, художники существовали на деньги меценатов… В итоге эта позиция привела к тому, что самодержавие пало, произошла Октябрьская революция, родилась новая культура. Расцвет 1920-х годов. Может быть, лучше такой путь?

– Во-первых, вы сравниваете несравнимые вещи. Сейчас мир всё-таки более открытый – Интернет и так далее. И вы всё время забываете, как мы выглядим со стороны. А выглядим мы очень нелепо. Для русской культуры гораздо более выгодно, чтобы её поддерживали. Впрочем, кто именно поддерживает – не имеет значения. Культура от этого не меняется – меняются только слабые, жалкие люди, а такие люди, как правило, не остаются в истории. Конечно, хорошо, если бы появились меценаты. Но где они? У нас сегодня и олигархов не осталось – их сменили назначенцы, у которых, по-моему, и денег-то нет.

– Вы явно показываете, что недовольны сегодняшним положением дел в России. А сколько, по-вашему, такая ситуация может продолжаться? На мой взгляд, это вполне может длиться ещё лет тридцать.

– Такая ситуация может продолжаться ровно до тех самых пор, пока она устраивает большинство людей. Что касается так называемых пассионарных личностей, – я этот термин использую очень условно, – то, видимо, старые пассионарные личности перезрели, а новые не дозрели. Что касается просто персонажей, которые двигают прогресс, то такие люди есть, но мне кажется, что у них недостаточно мотивации. Что касается народа, то он сегодня, как говорится, политически несубъектен. Ему ничего не надо, ему навязали кризис идеологий, и это может действительно продолжаться тридцать лет. Но, как говорится, революцию делают три процента населения, а остальные участвуют, потому что их вынуждают к этому обстоятельства. А обстоятельства, большей частью, – есть экономический фактор. До тех пор, пока есть субсидии от государства, – и здесь мы рассматриваем вредность субсидий, – всё будет так продолжаться.

Почему власть не помогает культуре? Потому что деятели культуры, как правило, никак не влияют на политическую, экономическую жизнь. А вся экономическая политика власти направлена на то, чтобы подавлять в гипотетической перспективе революционно настроенные слои общества.

Я думаю, что русская культура, русские люди и другие народы России жили бы лучше, если бы некий исторический импульс проявил себя, игнорируя намерения данной власти, потому что эта власть не является представителем интересов народа – эта власть является представителем самой себя и сырьевого придатка, коим обладает. Я думаю, что такая ситуация в любом случае должна разрешиться, и здесь я в определённом смысле поддерживаю лозунг: чем хуже, тем лучше. Мне бы хотелось, чтобы у людей открылись глаза на то, что происходит. И рано или поздно, независимо от каких-то мифических происков Запада, от моих желаний или нежеланий, перестанут платить пенсии, давать субсидии, отключат газ, свет. Это просто не может не произойти. Всё идёт как по писаному.

– Литература как-то может повлиять на то, чтобы у людей открылись глаза?

– Литература в лице Владимира Сорокина – может. Сорокин растиражированный, модный автор и хороший писатель. Его книги читают. А литература самая гениальная, но известная единицам – не повлияет никак.

– А возможно ли нынешним относительно молодым авторам стать по-настоящему известными и, следовательно, влиять на общество?

– Я думаю, что ни вы, ни я, ни тот, кто читает с утра до ночи, не может объективно оценивать процесс. Все мы живём в пространстве, которое страшно расщеплено. Все обитают в своих ячейках. Писателем, известным большинству, стать сегодня практически невозможно.

– Алина, как вы относитесь к публичным выступлениям поэтов? Сейчас очень много клубов, где проходят поэтические вечера, и люди на них активно ходят. Помню ваши выступления в Музее Маяковского в начале 2000-х, очень, кстати, сильные.

– Чтобы сделать хороший поэтический вечер, нужно организовывать всё самой. Всё контролировать, всех обзванивать, тратить не Бог весть какие, но всё же свои деньги… Если бы мне сейчас предложили что-нибудь провести, я бы не стала. А что касается молодёжи – если у них есть силы, то пусть делают. Главное – каков результат.

– Я задал этот вопрос к тому, что сейчас поэтических книг выходит мало, их тираж чаще всего экземпляров триста, пятьсот. Редко в каких магазинах эти сборники можно найти. И поэтические вечера в какой-то мере подменяют публикации. Что важнее для вас – поэзия на бумаге или, так сказать, устная?

– Я, конечно, за публикации. Тем более что у поэтов, как правило, нет опыта выступлений перед публикой. Я, например, свои тексты не умею и не хочу читать, и, читая, чувствую себя очень странно. И я была очень рада, когда появился Володя Епифанцев, который читал мои тексты. Он это умеет. Иногда я вынуждена выступать на публике, но мне бы хотелось, чтобы стихи были просто опубликованы.

– Но вот Лиля Брик говорила в начале 60-х молодым почитателям Маяковского: «Как вы можете говорить, что любите его стихи? Вы ведь не слышали, как он читает!»

– Я думаю, что такой подход не имеет никакого значения. Стихи делятся на качественные и некачественные. Или взять само понятие поэта, то есть человека, который всегда должен быть поэтом, – на мой взгляд, это настолько устарелая, просто пошлая форма. И поэтому я меньше всего хочу быть поэтом в том смысле, в каком мне это видится. Для меня человек, каждую минуту показывающий, что он поэт, это что-то нелепое, безумное, асексуальное, странное, и к тому же то, что совершенно не работает. А Маяковский… Маяковский, во-первых, это другое время. И слово «любовь» здесь неуместно – оцениваться должно качество, и у Маяковского очень качественные стихи. Мои идеологические товарищи Маяковского ненавидят, а я считаю, что он – гений. У него есть масса дурацких текстов, но это не имеет никакого значения.

– Дурацкие тексты есть у большинства поэтов.

– Да, и глупее всего читать всё подряд и говорить, что вот поэт здесь и здесь что-то не то написал. Это смешно.

– Алина, вы не так давно стали вести кинолекторий. Расскажите, что это такое?

– Я показываю определённые фильмы и рассказываю о них. Недавно состоялся показ фильма «Волна». Тема была – «Волна» вместо «Школы»… О сериале «Школа» я узнала случайно – по причине того, что в нём звучит мой текст. Пиара тут никакого не было, хотя с режиссёром «Школы» Валерией Гай Германикой я знакома, знаю её фильм «Все умрут, а я останусь»… Не могу сказать, что являюсь поклонницей того, что она делает, но девушка талантливая, и мне очень не понравилось, что на неё все нападают. Это опять же некий постсовдеп – требовать запретить, закрыть. Ну не нравится вам «Школа» – не смотрите. Я, например, телевизор почти не смотрю, у меня есть другие дела.

Мне показалось, что Германика в «Школе» пытается показать возрождение тоталитарной, неосоветской системы, представленное школой. И мы решили закрыть эту тему, показав на кинолектории фильм немецкого режиссёра Денниса Ганзеля про немецкую школу, где рассказывается о том, как внутри неё строится новое тоталитарное сообщество, новый фашизм. В этом параллели этих двух фильмов. Мне хотелось сказать, подобно Борису Виану: «Заберите своих мертвецов». Хватит апеллировать к прошлому. Мы живём в другом обществе, и больше никто не будет маршировать в белых или в чёрных рубашках, никто больше этого не хочет. Мы живём в расслабленное, странное время, и никто не нуждается в таких способах релаксации. Это не говорит о том, что тоталитаризм невозможен – он возможен и осуществляется у нас на глазах. И называется всё это – насилие. Над людьми совершается насилие, и для его оправдания ссылаются на исторические ситуации, на личности. Этим занимается и наш лагерь, и тот – Сталин, Гитлер, коммунизм, фашизм, война, пересмотр результатов войны, модернизация, мобилизация… Мы хотим, чтобы это перестало служить манипулированием, спекуляцией, и для этого показали фильм «Волна». Чтобы устранить некие общественные иллюзии или хотя бы от них дистанцироваться.

– А по какому принципу происходит отбор фильмов для показа? И где вы их берёте?

– Отбор происходит по принципу «нравится – не нравится». И стараемся подбирать фильмы, соответствующие моменту… Некоторые фильмы мне предлагают знакомые, другие представляет компания «Арт-хаус», наш партнёр. В общем, источники есть.

– Алина, как вы думаете, течение арт-хаус может стать интересным для массового зрителя, если эти фильмы пустить в широкий прокат, рекламировать? Мне, например, непонятна формулировка – это кино не для всех. Зрителя, как говорится, надо воспитывать.

– Арт-хаус почему-то ассоциируется с чем-то занудным, непонятным. Это не так. Есть разные фильмы. Но для того, чтобы их увидели, нужны деньги. А в России людей, способных и готовых помогать этому направлению, нет. Но есть компания «Арт-хаус», которая издаёт фильмы на DVD, есть мы, эти фильмы обсуждающие, есть места, где их можно приобрести.

– Вернёмся к книгам. Много ли читаете?

– Мало. Я существо нервное, неусидчивое. Читать я могу в тюрьме, например, или в метро, а так чтобы сидеть за столом в своей комнате – нет. Я, наверное, что называется, человек действия. И, скорее всего, я перечитала книг в детстве и тогда их переоценила. Мне казалось, что из них что-то следует, что-то будет дальше, а дальше ничего не происходило, реальность оставалась такой же. А сидеть всю жизнь с книжками, делать их своей жизнью – нет, я не хочу этого.

Беседу вёл Роман СЕНЧИН

Ссылка на публикацию: https://litrossia.ru/item/4175-oldarchive/