- полная версия известного интервью - 

Наш город посетила поэтесса Алина Витухновская. Она гостила у комиксмейкеров «Doping-Pong». Произошла большая беседа маленькой Чужой Гигер-герл и кукольных динозавров из фильмов японской кинокомпании «ТОЭЙ». Дети, родившиеся в 70-х г.г., разделились на адептов панк-политики и диско-виа. Дима Мишенин (DP-comix) выступил в защиту санкт-петербургского гедонистического мистицизма и с неприятием московского нигилизма Алины Витухновсой. 

Д: Скажи, ты нам будешь сегодня помогать или ты будешь все-таки мешать? (Магнитофон сопротивлялся записи, но мы настаиваем). 

А: Ты хочешь узнать, как девушки в тюрьме разговаривают с духами? Они крутят иголку и говорят таким же тоном «разборок с метафизическим», как ты. Расслабься. Говори. Провоцируй. 

Д: Ты говорила мне, что мир заслужил полной аннигиляции за слезинку ребенка? 

А: Да, говорила. 

Д: А за улыбку ребенка он заслужил сколько раз своего творения? 

А: Извини пожалуйста, слезинка важнее. Если есть слезинка, то сколько бы кто-нибудь не улыбался, а тот, который плачет, ему что делать? 

Д: Да он же и заплакал, а потом он же и засмеялся. 

А: А потом опять заплакал. 

Д: А потом опять заулыбался. 

А: А если в конце опять заплакал (Алина стучит пальцем по столу). Мы не имеем права рисковать. (И внезапно начинает смеяться.) 

Д: Чушь! Болтовня! Демагогия! 

А (на этот раз возмущенно): Не демагогия нифига! Я по себе ориентируюсь. Я себя идентифицирую с этим самым ребенком. Мне плохо. Почему я должна терпеть всю эту цивилизацию со всеми их «Диснейлендами» и «Птючами»? Если мне плохо? 

Д: А почему ты должна аннигилировать все, если через секунду может быть хорошо? 

А: Нет, мне не хорошо. 

Д: Хорошо, мы можем рассмотреть абстрактно ребенка? Или ты под всеми детьми подразумеваешь саму себя и не оставляешь мне места среди них? 

А: Можем. Оставляю. Но я предполагаю возможность страдания для нас, как ты – возможность счастья. Однако, по моему личному мнению, вероятность страдания сводит на ноль удовольствие от радости и счастья. Моя позиция ясна? 

Д: Нет. Я не понимаю, почему, если я плачу, у меня болит зуб, любимый человек успокаивает меня, везет к отличному стоматологу, и после лечения мы вместе гуляем в солнечный день по пляжу и нам замечательно, почему... 

А: Я говорю о глобальном страдании, а не о зубной боли, и это глобальное страдание не оправдывает тысяча пляшущих стоматологов обезболивающих твое существование. 

Д: Для меня эта боль и есть глобальное страдание всего человечества с его болезнями, старостью и смертью. А вполне конкретная местная анестезия – символ всеобщего религиозного спасения. И люди, которые помогают мне в этот момент, вызывают во мне экстаз евангельских переживаний. (пауза) Когда мы с тобой дремали на качелях в садике, то говорили о том, зачем нужно часто появляться в средствах массовой информации. Потому что постоянно тиражируя себя, мы получаем энергию, а допуская тиражируемость всех остальных, позволяем отнимать ее у нас. 

А: Да, это был один из моих тезисов: «То, что не тиражируется, того не существует». 

Д: Согласен. Но для меня – тиражирование это еще и аналог бессмертия. 

А: Бессмертие – это синдром Кащея. Меня интересуют вещи такого рода не как следствие каких-то моих невротических состояний, а в связи с моими глобальными претензиями и представлениями. Поэтому, если я не могу добиться ничего для себя, я должна внедрить и растиражировать свои идеи. Ведь в данном случае речь идет уже не о моей жизни, потому что ее уже тут нет, здесь может быть только моя смерть. А есть отдельно – Алина Витухновская, про которую пишут газеты, снимают фильмы, показывают ТВ-репортажи, у которой ты сейчас берешь интервью, которая является частично носителем тех самых идей, которые реализуют меня в информационном пространстве. Хотя это пространство слишком мало, чтобы представить подлинные амбиции Алины. 

Д: Расскажи о своих любимых персонажах советской культуры. 

А: Сначала, кто у нас были хорошими и несоветскими: Винни-Пух и Мумий-Тролль. Они были милые, они были трогательные, они были такие запредельные и правильные... А советская мультилитературная мифология не породила персонажей такого рода качественности. Эта мифология носила какой-то локальный социальный характер и фельетонный такой стиль носила, чему пример, например, эта идиотская «мыльная опера» Чебурашка. Чебурашка – внедрившийся микроб идеализма, биоинтернациональное чудовище-мутант, против которого борется русская патриотка, можно назвать ее так, старуха Шапокляк, за чистоту нации. Помимо того, что она является носителем таких социальных рефлексий, в то же время в ней можно найти зачатки чего-то глобального...То есть она как раз укладывается в рамки моей концепции о том, что все надо уничтожить, все надо прекратить. Но в ней порыв этот еще не оформлен: он стихийный, интуитивный, инстинктивный. Это очень гармонично связывается с идеей о том, что то, что не тиражируется, того не существует: о том, что надо делать зло. То есть она говорит (смех): «Добрыми делами не прославишься!» (смех нарастает). «Надо делать злые дела!» (бурный смех с двух сторон). 

(Опять серьезно) Алина Витухновская никогда не будет женщиной или девушкой. Алина Витухновская – маленькая девочка, которая рано или поздно превратится в старуху Шапокляк и расправится с очередным Чебурашкой. 
Что касается еще позитивных персонажей? Точнее полезных... Был еще замечательный герой - крокодил. По Камю. В котором этот порыв неприятия жизни был доведен до такого, я могу сказать, очень смелого, концептуального истерического жеста. Он просто взял и пожрал это солнце. Это детсадовское солнышко, которое детишки рисуют. Которое «Пусть всегда будет!» Он очень не хотел, чтобы что-то было всегда. 

Д: Алина, ты видишь прямую возможность осуществить полную аннигиляцию мира? 

А: (задумчиво): То ли я не обладаю для этого достаточными знаниями, то ли это изначально безвыходная ситуация, потому что в принципе надо уничтожить причину всех причин, надо устранить начало. А оно уже есть. Мы можем устранить конец. Мы не можем контролировать ситуацию целиком и полностью. Ну, я не знаю. Можно уничтожить реальность примитивную: землю, дома, людей. Это можно сделать. 

Д: Даже это чрезвычайно сложно. 

А: Если иметь достаточно оружия и власти, или путем психотеррора: внушить людям убеждения стать похожими на меня. Но это очень сложно. Я говорю, что это теоретически возможно. Но я не знаю, кто это сделает практически. 

Д: Ты не знаешь этого? Вот это очень плохо! 

А: Ууууу! 

Д: Нет, я серьезно. Ты веришь в материальные изменения материалистической Вселенной? Какие достигли бандиты и военные, готовые не разговаривать, а убивать. 

А: Я скептически отношусь к ним. Я совершенно согласна с тобой, с твоим раздражением по поводу болтовни псевдоэкстремистов от политики и культуры. Когда они говорят: убить, повесить – и ничего не делают. Я все это прекрасно понимаю. У меня нет потребности идти разбивать что-то или грабить – это мелко. Или все или ничего. Сегодня революция – ТВ сериал «Санта-Барбара». 

Д: Но существует Чарльз Мэнсон, Фракция Красной Армии или Ш. Басаев – они заставляют на короткое время и в локальном масштабе сотрясти общество, показав его хрупкость и нереальность всех его, якобы, значимых устоев. Они как галлюциногенная атака на социум. 

А: Это меня не интересует, лучше тогда вообще не напрягаться. Глупо умереть или пострадать за то, что сможешь сделать что-то в локальном масштабе. Это полный маразм. Уж лучше не делать ничего. 

Д (с сожалением): Но в глобальном масштабе не возможно... 

А: Вот поэтому, если я иду по пути этой деструктивности, я иду по нему не от того, что я считаю, что я могу что-то сделать: потому что я знаю, что скорее всего я не могу ничего сделать. А просто потому, что делать что-то иное – это подвергнуться процессу деперсонализации. То есть для меня это естественно. Если мир у меня вызывает реакцию раздражения, агрессии, он мне не нравится, то глупо себя успокаивать, читать на ночь сказки, смотреть программу «Поле чудес» и гулять с кем-нибудь за ручку и цветочки собирать. Это же будет НЕНОРМАЛЬНО. Чтобы сохранить нормальность, соответствие себе, мне приходится идти по этому пути (с каждой фразой голос Алины становится все тише и тише, пока не исчезнет внутри ее самой). Я прекрасно понимаю собственную обреченность и неоправданность своих действий и я не нахожу себе никаких, действительно, оправданий и мне очень стыдно (Я покорен последней фразой, но Алина собирается с силами и выбирается наружу). Главное все устранить. 

Д: Ты исключаешь из разговора все вещи, которые могли бы мне понравится. Все тяжело, тяжело, тяжело! 

А: Зато мне легко! 

Д: Для тебя существует что-то позитивное? К примеру, твоя новая прическа? 

А: У нас разные системы координат. Для меня не существует позитивного, красивого. Полезное – ДА. Я хочу производить внешне хорошее впечатление, выглядеть красивой, но только потому что то, что я говорю, не может понравиться людям. И я не желаю этого. 

Д: Я слышал ты хочешь изменить свой пол? Это бегство от ответственности во всем? 

А: Хочется выскользнуть из определений. Если изменить пол, то не из-за того, чтобы изменить пол, а для того, чтобы выбить почву из под ног окружающих. Я не женщина – Я девочка. 

Д: А я большой мальчик, по твоему определению, и у меня абсолютная целостность в картине мира. Вопрос существования Бога и наступления хорошей погоды для меня одинаково важны. И у меня есть цель. Я хочу, чтобы Бог был, и тогда погода будет вечно хорошей. У тебя есть такая цель или есть только неприятие всего? 

А: Нет. Есть только неприятие всего. Есть ситуация, из которой я не могу выбраться. И не хочу... 

Д: Но ты и не можешь... 

А: Не могу. Выбраться из моей ситуации – значит исключить возможность возникновения ситуации. А это невозможно. 

Д: Точнее, ты не знаешь, как это сделать, и у тебя нет на это сил. Вот и все. Но это жуткая ситуация. Я серьезно. 

А: Попала. Мне дико тяжело жить. Так жить – это вынужденный героизм. Мне не интересно все, что я делаю: интервью, стихи и т.д., и т.п. Это реакция на ситуацию. 

Д: Ложь. Игра. Ты попала и не можешь выбраться. Обладая интеллектом, ты затеяла игру. Вместо того чтобы искать выход ты тешишь свои извилины. 

А: Например, какой может быть выход? 

Д: Попробуй бхакти-йогу. 

А: Если бы у меня была цель стабилизировать свое внутреннее состояние... Я бы попробовала. Меня не устраивает оно. Но стабилизировать его я не хочу. У меня есть определенная установка – категорически негативная реакция на жизнь. Я не хочу, чтобы что-то было. Возиться с собой и изменять свое состояние – это не изменит ситуации. Да, я хочу сделать свое состояние следующим: бесчувственным, совершенно функциональным. Я хочу быть роботом. Компьютером, запрограммированным собственными декларациями. Поэтому я не уйду в религиозную секту и не буду употреблять транквилизаторы, вступая в контакт с внешним миром, и становится «не собой». Только все по-моему. 

Д: Ты выбрала «Лимонку» вместо «Птюча»...

А:Это не модно. «Мы немодные. Вы немодные. Они немодные. Только мода модная. И то однотысячную долю секунды». Это мой стих. 

Д: Здорово. Но выросло целое поколение, которому не нужна политика как явление, как занятие, как продукт. Вот такая ситуация – настоящая альтернатива!

А: Ладно, чем меньше конкурентов, тем у нас больше возможностей. 

Д: А для чего возможности? 

А: Для власти. 

Д: Но ведь все обречено?! 

А: Все это развлекающееся сообщество мы встретим на «адской дорожке»... 

Д: И ничего не сделаете. 

А: Раньше времени я не хочу конкретизировать, но это общество – эта молодежь... пассивные... овечки Долли... зайчики. Поэтому, если я захочу сделать культурную или венную оккупацию, у меня все получиться. 

Д: Боюсь, если все будет как я думаю, скоро всем вам не будет удобного места, точнее для ваших взглядов. Вас уже начинают не замечать. 

А: Такого не бывает! На каждое стадо найдется Гитлер. Общество зрелищ и потребления – обречено. 

Д: Они будут отдыхать и развлекаться. И вести их будет мультипликационный Фюрер в виртуальный Рейх. 

А: Такого не может быть. Это противоречит законам природы и истории. Не бывает все так хорошо. 

Д: Бывает! Я хочу, чтобы было. Ведь открыли клонирование, анабиоз, антиматерию... 

А: Что это такое? 

Д: Антиматерия обладает антисвойствами материи. Материальные атомы разрушимы и могут быть уничтожены, антиматериальные атомы – вечны и нерушимы. 

А: Я бы хотела сделать антиатомную бомбу! Все закончили! Мне все с тобой ясно и тебе со мной тоже. 

Д: Мне давно все ясно, но я хочу продолжать... 

А: Писатели-фантасты сочиняли, ученые открывали и изобретали. Если следовать твоей логике, Алина сидит сейчас передо мной и говорит о таких немыслимых вещах. А вдруг все по правде сдохнут? О чем раньше писали только в книжках. Ты скажешь тогда: «О чем Алина говорила, так и получилось» (бурный смех и крики со всех сторон). 

Д: Теперь я понимаю, зачем мы стали говорить, спорить и мучить друг друга. Я чувствую себя намного лучше. 

А: Мы сами разбудили эту силу. 

На этой свежей гипотезе прервалась встреча двух людей с кристальной ясностью в мыслях. Несмотря на диаметрально противоположные взгляды, мы понимали друг друга практически на телепатическом уровне. Она действительно единственная известная мне девочка, которая может претендовать на роль героя комиксов для больших мальчиков. Я очень хочу, просыпаясь каждый день по утрам от ужаса, что «дети столько не живут», ощущать рядом с собой аватару Алины, - гневного божества из «Детской книги мертвых» с парой злых пистолетов и огненным языком, - хранительнице моей пионерской юности, верно стоящей на страже Вселенского детства. 

Ссылка на публикацию: http://www.peremeny.ru/column/view/235/